Великая Октябрьская социалистическая революция была, как известно, пролетарской, поскольку вершилась она в первую очередь в интересах рабочего класса его же мозолистыми руками А водил оными передовой пролетарский отряд в лице большевиков. Так, во всяком случае, в советские годы писалось в учебниках истории и обществоведения. В приложении к крупным индустриальным центрам, как например, «колыбель революции» Петроград, где промышленные рабочие, то есть тот самый пролетариат, составляли значительную часть населения, такая схема выглядит стройно и логично.
Совсем иное дело Симбирск, где к 1918 году из 70 тысяч жителей пролетариями могли считаться не более пяти тысяч, трудившихся, главным образом, в мелких, полукустарных мастерских. Что касается общего числа рабочих во всей губернии, то их насчитывалось примерно 20 тысяч[1]. Да и те, по мнению ортодоксальных революционеров, к пролетариям могли быть причислены довольно условно, поскольку в массе своей проживая на селе, имели земельные наделы, на которых вели свое хозяйство: пахали, сеяли, содержали скотину… То есть, в отличие от пролетариата классического, им было, что терять, кроме своих цепей. А потому, даже номинально числясь рабочими, в силу своей собственнической мелкобуржуазности они, по сути, оставались крестьянами
Так что из всей массы трудящегося симбирского люда, к классическому пролетариату можно было отнести разве что железнодорожников и, конечно, рабочих Патронного завода. Причем, последних не только потому, что они трудились на единственном в городе крупном промышленном предприятии, но еще и по той главной причине, что очень многие вместе с заводом переехали в Симбирск из Питера, где ковались традиции и сама история Революции.
Поэтому не случайно симбирские большевики (которых к тому моменту по всей губернии насчитывалось около сорока человек), беря власть, именно в «патронщиках» видели главную свою надежду и опору. И надежда эта, как будто оправдывалась. «Когда рабочие и крестьяне взяли власть в Симбирске в свои руки, городская касса была пуста… Рабочие патронного завода пришли на выручку. Они собрали 6000 руб. и внесли в кассу Совета. Они же вооружились и встали на защиту советской власти», - вспоминал впоследствии председатель Симбирского губисполкома Михаил Андреевич Гимов[2].
Но прошло несколько месяцев и опора неожиданно рухнула.
Власть советов в городе пала 22 июля 1918 года, когда в Симбирск вошли чехословаки и части Народной Армии Самарского КОМУЧа – одного из бесчисленных «правительств» России, возникавших в то время едва ли не в каждой губернии.
Разумеется, симбирский пролетариат, а, главное, его авангард – рабочие патронного завода не могли остаться в стороне от этих событий. Уже 24 июля на свержение Советов они ответили массовым митингом, на котором со всей пролетарской прямотой и решимостью выразили… полную поддержку новой власти и Учредительному Собранию в лице приехавших на завод представителя чешских войск и уполномоченного КОМУЧа Алмазова.
Последний выступил с речью, где призывал заводчан поддержать Самарское «правительство», поскольку оно восстанавливает все гражданские демократические права: свободу слова и печати, неприкосновенность личности, всеобщее прямое и тайное голосование.
В принятой митингом резолюции, собравшиеся приветствовали новую власть и выразили ей всяческую поддержку, вплоть до вооруженной, «в борьбе за благо народа, за завоевание Русской Революции».
Кроме того, «принимая во внимание упадок производительности труда и ту ответственность, которая ложиться в настоящий момент на каждого честного гражданина», рабочие обещали приложить все усилия к тому, чтобы «заводы работали с максимум производительности и дать народной армии все то, что в наших силах».
Они также заверили КОМУЧ в том, что «рабочая масса будет вполне спокойна и тверда, как гранитный камень» в борьбе за новую власть[3], которая, впрочем, продержалась в Симбирске недолго – уже 12 сентября красные войска отбили город и восстановили в нем прежние советские порядки, которые «рабочая масса» тоже приветствовала.
Но прошло чуть больше года и Патронный вновь забурлил: в начале октября 1920-го здесь началась череда забастовок, продолжавшаяся почти месяц. Что именно стало причиной выступлений, точно не известно. Во всяком случае, по мнению властей, таковой на тот момент не существовало. В приказе № 32 губернского исполкома от 27 октября 1920 года так и сказано: «Три недели с перерывами тянутся бессмысленные и преступные забастовки, хотя нет никаких причин, которые заставили бы вас бастовать».
Этот документ за подписью председателя губисполкома М. Гимова, был опубликован в тот же день в виде листовки. В первой ее части, пространно говорилось о победе, которой добилась Республика рабочих и крестьян в борьбе с мировыми империалистами и о том, что ее враги хотят отобрать эту победу. «Контрреволюция задалась целью свергнуть власть рабочих и крестьян, восстановив монархию. А царем они намерены провозгласить генерала Врангеля. Но этого допущено не будет. Враги трудового народа будут уничтожены», – уверенно утверждали авторы документа, посвятившие его вторую часть собственно событиям на предприятии. По сути это – жесткий ультиматум забастовщикам. «На Вашем Патронном заводе работают контрреволюционные организации, – констатируется в нем. – Свои кровавее щупальца они пустили везде. Они заразили отравленным ядом ваш здоровый организм… Вчера вам было сделано последнее грозное революционное предупреждение. Но несмотря на это, многие из вас продолжают не работать. В полном сознании своего революционного долга Губернский Исполнительный Комитет твердо решил приступить к делу».
И приступил. Завод объявлялся на осадном положении. Начальник заводского гарнизона получил приказ усилить караулы на складах огнестрельных припасов, а также брать на учет всех вновь появившихся на заводской территории. Запрещались любые митинги, сборища и всякие другие собрания в мастерских и вообще на заводе без разрешения на то гарнизонного начальника.
Бастующие лишались пайка не только на себя, но и на всех членов семьи. Кроме того, они подлежали немедленному выселяются из занимаемых квартир и объявлялись злостными дезертирами, в связи с чем Губкомдезертиру надлежало таковых «изловить и поступить с ними, как со всеми прочими злостными дезертирами, бросившими передовую линию фронта».
Те же, кто все-таки решит вернуться к станкам, обязаны были отработать упущенное время.
ГубЧК получила приказ арестовывать всех выявленных подстрекателей и активных участников забастовки. А уже арестованных – не отпускать. Таковыми на тот момент были объявлены две работницы – Миронова и Шерментьева, замеченные в неоднократных фактах агитации рабочих. Чекистам приказывалось «в срочном порядке провести следствие по их делу, дабы военно-революционный трибунал имел возможность в ближайшем будущем вынести над ними свой революционный приговор».
Трибунал грозил и тем заводчанам, которые отказывались подчиняться приказу № 32. А замеченные в порче станков, машин и другого технического оборудования, а также оказывающие вооруженное сопротивление властям, подлежали расстрелу на месте.
Однако угрозы, судя по всему, особого впечатления на забастовщиков не произвели. Во всяком случае Президиум губисполкома на своем заседании, состоявшемся 4 ноября вынужден был «на время серьезного положения в городе и губернии» сформировать единый командный орган в состав которого вошли: председатель исполкома Гимов, представитель губкома партии Швер, губвоенком Мухин, председателя ГубЧК Крумин и наблюдающий за формированием войск Запасной Армии Республики в Смбирской губернии Дедюхин. По сути это был чрезвычайный штаб, которому поручалось «в случае выступления контрреволюции, как в гор. Симбирске, так и в губернии, принять самые решительные меры к подавлению таковой всеми имеющимися вооруженными надежными силами». Для этого из батальона особого назначения выделялось особое подразделение «быстрого реагирования» – ударная дружина численностью в 50 бойцов[4].
Поскольку никаких сведений о дальнейших репрессиях, а тем более расстрелах, найти пока не удалось, забастовочною волну на Патронном, в конце концов, удалось погасить более или менее мирно. И опять ненадолго.
Прошло всего четыре месяца и заводской пролетариат вновь стал источником тревожных новостей: шестого марта уже 1921 года рабочие инструментальной и механической мастерских дневной смены отказались работать положенные десять часов. Бросив работу на два часа раньше, они заявили, что протестуют по случаю не полной выдачи им продуктового пайка, отсутствия обуви и так далее.
На час раньше бросила работу и ночная смена. А когда начальник заводского гарнизона стал силой удерживал рабочих у станков, они просто сидели и ничего не делали.
На следующей день было назначено общезаводское собрание, где предполагалось выяснить отношение рабочих к десятичасовому рабочему дню. На случай же очень вероятного отказа поддержать такую продолжительность рабочего времени, заводоуправление предполагало арестовать человек шесть заводчан из числа бывших эсеров, являвшихся наиболее активными проводниками протестных настроений в рабочей среде.
Однако председатель губернской ЧК Крумин считал такую меру не целесообразной, поскольку она могла лишь накалить обстановку и толкнуть людей на полное прекращение работы. Как ни странно, но носитель карающего меча революции предлагал этим мечом не размахивать, а напротив, «немедленно распределить между рабочими имеющуюся в Губпродкоме мануфактуру по возможным нормам, и другие предметы широкого потребления. Во-вторых, передать из Губкож возможно большее количество обрезков кожи, подошв и т.д. для починочной мастерской завода, чем была бы дана возможность починить обувь всем нуждающимся. Несомненно, это подействовало бы на рабочих успокаивающе, и конфликт был бы улажен. А после этого, уже при не возбужденных умах изъять навсегда вредных элементов», – полагал он[5].
Скорее всего, это предложение чекиста приняли. Во всяком случае, следующие полгода прошли более или менее спокойно.
Очередной обострение началось осенью и совпало с усилением голода, захлестнувшим к этому времени Поволжье. И снова классический, то есть сознательный, идеологически и политически подкованный симбирский пролетариат в лице мастеровых Патронного завода, вместо того, чтобы в трудную минуту поддержать народную власть, встал в один ряд с темной мелкобуржуазной крестьянской массой, тем или иным способом бунтовавшей против нее.
В Октябрьские дни, как тогда называли очередную годовщину Пролетарской Революции, ГубЧК арестовала ряд рабочих из эсеров и меньшевиков, обвиненных «в разложении рабочей массы своей агитацией (эсеровско-меньшевистской), повторяющейся уже несколько раз и граничащей с итальянскими забастовками и проч. недопустимыми явлениями, благодаря их влиянию на часть рабочей массы Патронного завода». В ответ на репрессии эта «масса» взволновалась: начались митинги, на которых она требовала от администрации завода и от властей объяснения причин арестов и выдвигала другие возмутительные претензии.
Ситуация стала настолько острой, что для ее обсуждения бюро Симбирского Губкома РКП, Президиум Губисполкома и Губернская Контрольная Комиссия вынуждены были провести специальное совместное секретное заседание, которое состоялось 16 ноября 1921 года.
Представитель заводской администрации тов. Пикалин подтвердил серьезность положения, которое отрицательно сказывалось не только на, как бы сейчас сказали, «морально-психологическом климате в коллективе», но и вело к «упадку производительности труда».
А председатель ГубЧК Хахарев, недавно сменивший на этом посту Крумина, заявил, что корень зла кроется в группе рабочих-инструментальщиков, проповедующих эсеровско-меньшевистские, а по сути, контрреволюционные взгляды.
И тот и другой сходились в том, чтобы «как можно строже расправиться с виновными в подстрекательстве..., зачистив завод от всех вредных элементов, путем переброски их на работы в шахты Донбасса или Урала». Таким радикальным способом предполагалось разорить контрреволюционное гнездо, свитое врагами пролетариата в инструментальной мастерской заводе.
Выслушав обоих докладчиков, участники совещания признали аресты, произведенные на заводе, правильными, а вину арестованных – бесспорной. Тем не менее, двоих из них сочли возможным немедленно освободить «в виду маловажности проступков», о чем Пикалину надлежало известить заводских инструментальщиков.
Согласились также и с необходимостью «зачистки» злосчастной мастерской. А чтобы производство не встало, заводскому райкому предписывалось срочно представить в Губком список квалифицированных рабочих-коммунистов, выдвинутых на советские и партийные должности, как в Заволжском районе, так и в г. Симбирске «на предмет временного снятия их с ответственных постов и посылки на производство на Патронный завод (инструментальная мастерская) в связи с предполагаемой очисткой инструментальной мастерской завода от вредного элемента».
Кроме того, заведующий губернским отделом труда Кодин получил задание в самом срочном порядке снабдить Патронный завод квалифицированной рабочей силой.
И, наконец, решили постараться убедить Центр, то есть Москву, в «необходимости замены всего состава инструментальной мастерской Симбирского Патронного завода путем высылки из Центра новых квалифицированных рабочих-инструментальщиков».
Что же касается остальной массы заводчан, то на них постановили воздействовать не грубой силой, а честным большевистским словом, то есть провести на заводе ряд митингов, где наиболее авторитетные товарищи должны были разъяснить трудящимся вредность действий кучки подстрекателей, как для самих заводчан, так и для рабочего государства в целом.
И, наконец, в самом последнем, и, видимо, самым маловажном пункте секретного постановления секретного совещания сказано о необходимости «поддержать ходатайство Правления Патронного завода перед Центром о необходимости срочной высылки денег для завода, ибо задолженность его рабочим равняется 2 миллиардам, что чрезвычайно невыгодно в данной политической обстановке»[6].
То есть, волнения возникли не на пустом месте, а «контрреволюционная» агитация имела успех потому, что базировалась на реальной материально-финансовой основе. И не только слова агитаторов, а (вполне по Марксу) именно текущее «бытие» в очередной раз определяло сознание рабочей массы, недовольной «текущим моментом».
…Какую ответственность понесли арестованные и состоялась ли «ротация» инструментальщиков, не известно. Да это, в принципе, и не важно. Важно другое: описанные выше события, по сути, опровергают известное утверждение о том, что «пролетариат является могильщиком буржуазии». Оказывается, не только ее. Оказывается, в борьбе за свои, как сейчас говорят, корпоративные права и интересы, организованный рабочий класс был способен похоронить не только ненавистную буржуазию, но и собственную, народную, пролетарскую власть. Но она, в отличие от власти предшествующей, сделать это с собой не позволила. Во всяком случае, в течение нескольких ближайших десятилетий.
[1] 1918 год на родине Ленина. Куйбышев, 1936 г. стр. 30.
[2] ГАУО. Ф. Р-1090, оп. 1, д. 1 л. 155.
[3] ГАУО Ф. Р-1815, оп. 1. д. 166 Л. 2.
[4] ГАУО Ф. Р-200, оп. 4, д.18, л.58, 61.
[5] ГАНИУО Ф. 1, оп. 1. Д. 277 Л. 12.
[6] ГАНИУО Ф.1, Оп. 1. Д. 277, Л. 125.
Владимир Миронов
